– Там на улице шестеро моих людей, – обратился дон Фелипе к хозяину. – Облагодетельствуй и их чем-нибудь в таком роде, сделай милость. Ребята устали и проголодались.
Фелипе вонзил вилку в мясо, и тут свет в зале погас. Подиум, напротив, осветился яркими прожекторами. Вместо тихой приличной способствующей пищеварению музыки из динамиков попёр какой-то гнусный рэп, и на подиум на журавлиных ногах выскочила тощая девица в пеньюаре поверх бикини. Она принялась отплясывать, размахивая ногами и руками, смотрела дерзко и преимущественно в сторону Фелипе Ольварры, почётного гостя этого вечера.
– Это ещё что за чудо? – спросил дон Фелипе, размягчевший душой от выпитого виски, у своего главного sicario Касильдо.
– Танцовщица, хефе, – разъяснил Касильдо ртом, полным горячей пиццы, и посмотрел на часы. – Должно быть, будет танцевать.
– Надеюсь, не у меня на столе, – пробормотал Ольварра и отправил в рот целое яйцо, набитое тушёной индюшатиной вперемешку с кватепекскими шампиньонами, луком и перцем.
Девица скинула пеньюар и, мерно пристукивая четырёхдюймовыми каблуками, приблизилась к краю подиума. Повернувшись к Ольварре круглым задом, она нагнулась и задвигала обнаженными ягодицами так, что вытатуированный на них карикатурный тарантул засучил ногами, задвигался – как живой!.. Картинка была исполнена в двух цветах: чёрном и красном.
Попутно девица сняла бюстгальтер.
– Забавно, – сказал Ольварра, уничтожая салат. – Она что же, и исподнее с себя снимет?
– Похоже на то, – сказал Касильдо, утирая жирные губы. – Это, собственно, то, за что ей идет зарплата.
– Надо же, – добродушно сказал Дон. – Хорошо некоторым живется: снял штаны – получи денежку. Ни тебе риска, ни тебе пота, ни тебе усиленной умственной деятельности. Жалко, что я так не могу. Мне, пожалуй, если бы и платили, то, скорей, за то, чтобы я их не снимал. Святая Мария, матерь Божья! Куда катится мир?..
Касильдо усиленно жевал жёсткую спаржу и покрывался холодным потом. Лучше бы он не слышал этих слов. От кого угодно, только не от хефе. Ясно, что хефе выпил, расслабился. Со всеми бывает. Но если завтра он соберётся с силами и вспомнит, упаси Господь, кто был накануне свидетелем его пьяных словоизвержений?.. Чур меня, чур.
Безопаснее гулять по минному полю, чем быть наперсниками сильных мира сего.
Он посмотрел на часы и зажевал в ускоренном ритме.
Девица, одетая в одни стринги, вдруг спрыгнула с подиума, подтанцевала к столику дона Фелипе, выхватила орхидею из вазочки посреди скатерти и, зажав её в зубах, в один прыжок очутилась на столе.
Ольварра вытаращил глаза. У Касильдо разжались челюсти, и кусок лепешки выпал из его рта ему на колени, замарав штаны. Девица, ритмично трясясь мелкой дрожью, повернулась к Ольварре задом и, ничтоже сумняшеся, начала стягивать с себя трусики.
Этот розовый кошмар имел все шансы закончиться чем-нибудь нехорошим, потому что дон Фелипе, зайдя сюда действительно покушать, оказался совершенно неподготовлен к тому, что над его тарелкой с едой какой-то незнакомой бабе вздумается снимать свои трусы.
Но у Ольварры зазвонил телефон.
‑ Слушаю! – сказал Ольварра.
‑ Это я, хефе, ‑ послышался хрипловатый голос Лопеса.
‑ Ну, наконец-то, ‑ сказал Ольварра. – Что у тебя?
‑ Всё в порядке. Подробности расскажу при встрече.
‑ Тогда завтра я тебя жду с утра.
‑ Понял.
Касильдо, как истинный профессионал, быстро среагировал на ситуацию со стриптизёршей. Подняв квадратное лицо к Кармелите Паучок, которая, держа трусы в руке, всё ещё по инерции сучила ногами по столу, где остывали остатки их неудавшейся трапезы, он шепнул ей:
– Сматывайся отсюда живо, дура членистоногая! Пока тебе руки-ноги не повыдёргивали. Тут тебе бумажку в один доллар за чулок закладывать не будут…
Девица попалась сообразительная, два раза ей повторять не понадобилось. Что такое бумажка в один доллар за чулок – дескать, ты больше-то и не стоишь, мучача – для профессионалки, она тоже понимала. Крах карьеры. И если грозятся чем-то ещё более страшным – значит, нужно сматываться моментально. Когда Ольварра перестал говорить и повернулся, её уже и след простыл.
Дону Фелипе, который, кроме всего прочего, пауков жаловал не больше чем рыбу, после всего этого безобразия никакой кусок в горло не лез. Они с Касильдо поднялись из-за опохабленного стола и покинули заведение. На пороге заведения дон Фелипе взял за загривок согнувшегося в почтительном поклоне хозяина и сказал ему назидательно:
– Еда есть еда, сынок, а п. да есть п. да. И не стоит смешивать одно с другим. А то получается свинство.
Хозяин согнулся ещё ниже и поцеловал дону Фелипе руку.
Шофер Онесимо распахнул перед ним дверцу лимузина.
– Домой! – скомандовал Ольварра и плюхнулся на сиденье.
На подъезде к военному аэродрому во Фреснилло кавалькада американцев внезапно наткнулась на заслон из десятка автомобилей, перегородивших дорогу так, что с наскоку не объедешь. Подле автомобилей толпились несколько десятков здоровенных лбов. Зрелище было не из приятных. Впрочем, оружия на них заметно не было, во всяком случае, автоматического, что успокаивало. Ехавший впереди “лендровер” затормозил за полсотни метров до преграды, за ним остановились три другие машины. Лейтенант Канада, ехавший в первой машине, проснулся и вопросительно взглянул на Билла Крайтона, сидевшего рядом с ним на заднем сиденье.
Оружия не было ни у одного, ни у другого. Оружие и спецсредства были упакованы в ящики, а ящики отнесены поглубже в джунгли, куда за этими ящиками и оставшейся с ними частью группы на рассвете прилетел вертолёт. В трёх “лендроверах” возвращались после прогулки по горам девять мирных граждан, безоружных, как молочные щенки. Семеро norteamericanos и двое маньянцев. Всё тихо-мирно. Двое, правда, слегка продырявлены и окровавлены, но заштопаны и перебинтованы. А один из маньянцев ещё и оклеен скотчем. Но это случается в здешних горах. В остальном придраться не к чему.